Повесть о Татариновой. Сектантские тексты [litres] - Анна Дмитриевна Радлова

В сердце мое как в прорубь глядишь,

Крестишься мелким крестом, крестись, крестись,

Черная там некрещеная тишь.

А в твоих глазах глубинной синевы

Хватило бы для глубокой для синей Невы,

И в большой аорте твоей сизый голубь живет,

Стонет, воркует, поет —

Люблю, люблю, люблю.

Глупая песня птичья, —

Между болью и весельем не знает различья.

А за мною стеною стоят безглазые дни,

Оглушили, ослепили, убили огни,

Которыми каменные пылали города,

И взлетала легкая солома ясель,

И бежали потерявшие звериный разум

                                                           ревущие стада,

И вопила к небу человеческая страстная страда,

Когда в фригийском колпаке набекрень

Въезжала в открытые настежь ворота Беда.

На выжженном, на вытоптанном поле не растет

                                                      ни трава ни колос,

Напрасна вся небесная, вся речная, вся твоя синева,

Бессилен твоего сизого голубя голос.

Дай руку, слышишь – будто сердце бьется,

Вот-вот замрет, нет, дальше несется —

То в груди моей горящих городов беззвучный набат.

Проходи своей голубою дорогою, милый брат.

Июнь 1921

Солнце пробило круглую крышу мира,

Теплой кровью разливается Благовещенье по жилам,

Подкатывается к сердцу и запевает

                                                  в нем птицей-лирой,

И радость в сердце неутаима, как в мягком мешке

                                                                          шило.

Коли, пронзай и ликуй, и купи мне у Бога душу

Бессмертную, нетленную, непленную,

                                                    круглую и золотую,

И земля в ней поместится с морем и сушей,

А я жизнь как потемневшую от солнца свечу задую.

Дорого стоит бессмертная душа у Бога,

А тело трепетавшее любовью жалко отдать

                                                   червям на съеденье.

Одному на Капитолий лавровая дорога,

А другому зачтется о черством хлебе мученье.

Тебе, златокудрая сестра моя, Елена,

Надо было кровью затопить поля вселенной,

Чтоб Илионским дымом поднялась к небу

                                                               твоя измена,

А ты стала легкой, чистой и блаженной.

Я соберу в ладони золотую любовь моего милого,

Полнозвонным, полновесным, расплавленным

                          золотом вылью к ногам Господним,

И белая яблоня вырастет из могилы,

Благовещеньем о душе моей беременна земля

                                                                      сегодня.

Апрель 1922

Сеял Бог золотые зерна

На каменном небе выросли острые звезды

Что звезде миллионноверстный воздух —

В сердце любовь взошла злобою черной.

Из черноземного сердца с кровью вырву злобу

На, лови!

Оба

Мы тоскуем по тихой любви.

От стрелы летящей, от полуденного беса,

                                                  от бессмертной муки

Да хранят тебя нежные руки.

Слышишь, воздух разрезает как бич – прощай!

Слышишь, в стойлах призывно ржут

                                                   божественные кони.

Диомеда мышцы, Господи, дай!

Четверке моей, колеснице моей не страшна

                                                          никакая погоня,

По небесной спирали лечу вперед,

Возницу дерзкого сразит ли Арей?

По звонкому небу цокают копыта коней

Но тесен коням небесный свод

И свод разбивает мой разбойничий свист.

Дрожит земля как от ветра лист,

Ветер гасит в окошке твоем свечу.

– Летишь? – Лечу!

Гибель, камни, осколки, смерч.

Распахнулась, взлетает, падает твердь.

Милый, тебя утешит звездная смерть.

Май 1922

Лучше голос последней судной меди,

Лучше шелестящий шагающий шатающийся лес,

Лучше ваши обагренные руки, миледи,

Чем неотступный укор в лице его потерянных

                                                               синих небес.

Взгляд все страшнее прозрачнее и шире,

Скоро некуда будет деться от его

                                                   прокаженной тоски,

Скоро во всем широком мире

Не останется ни одной незамутненной реки.

И синим куполом опрокинется небо,

А земля задохнется под стеклянным колпаком,

И не будет больше ни травы ни хлеба,

Полынь-звезда засияет синим огнем.

И двинется двинулся надвигается лес шелестящий,

Аравийскими благовониями не отмыть мне

                                                           помнящих рук.

Полынь ли звезда сразит, или взор твой,

                                                  как стрела разящий,

И зазвенит протяжно натянутый спущенный лук.

Июнь 1922

Примечания

1

Об увлечении хлыстовскими идеями в круге Кузмина 1920-х годов см.: Никольская Т. Тема мистического сектантства в русской поэзии 20-х годов XX века // Ученые записки Тартуского гос. ун-та. Вып. 883. 1990. С. 157–169; Никольская Т. Поэтическая судьба Ольги Черемшановой // Лица: Биограф. альманах. Вып. 3. 1993. С. 40–82. О хлыстовских мотивах в лирике самого Кузмина см.:

2

Юзовский Ю. Разговор затянулся за полночь: Статьи разных лет. М., 1966. С. 160.

3

Жуковская В. Сестра Варенька: Повесть старых годов. М.: Тип. В. И. Воронова, 1916. С. 76.

4

Там же. С. 121.

5

Там же. С. 188.

6

См.: Жуковская В. А. Мои воспоминания о Григории Ефимовиче Распутине // Русский архив. 1992. № 2–3. С. 252–318; Жуковская В. А. Живые боги людей Божьих. ОР ГНБ. Ф. 369. К. 386. Ед. хр. 18.

7

Мельников П. И. Белые голуби // Русский вестник. 1869. № 5. Источником самого Мельникова было опубликованное им «Открытие тайностей, или Обличение ереси скопцов…», написанное в 1834 году соловецким архимандритом Досифеем, в монастыре которого содержались сосланные скопцы; см.: Мельников П. И. Соловецкие документы о скопцах. Материалы для истории хлыстовской и скопческой ересей. Отдел первый // Чтения в Императорском